Говорит Магадан, 4 августа 2021 г. Публикуем текст интервью нашего главного редактора “Говорит Магадан” Татьяны Брайс медиахолдингу “Вечерний Магадан”, вышедшее в видеоверсии 30 июля. Беседу вела Алеся Хетагурова.
– Fake-news, административные дела в отношении «Говорит Магадан», победа в суде и обращения колымчан в редакцию – об этом и о многом другом рассказала главный редактор «Говорит Магадан» и директор медиахолдинга «Карибу» Татьяна Брайс. Главный голос «Карибу Арт», главный редактор медиахолдинга «Карибу» и главный редактор интернет-издания «Говорит Магадан» – именно о нем мы сегодня с тобой поговорим и конкретно о судебных разбирательствах с которыми тебе пришлось столкнуться, через которые ты прошла. Давай нашим зрителям расскажем об этом.
– В апреле прошлого года, да, в апреле… в марте! На наше сетевое издание было заведено административное дело со стороны Роскомнадзора. Причем было даже два дела, заведенные Роскомнадзором, по отношению к нам. Дело в том, что инициатором заведения этих административных дел выступала Генеральная прокуратора. То есть, когда началась пандемия коронавируса в прошлом году, весной в нашей стране появилась новая статья в кодексе об административных правонарушениях – о распространении fake-news, т.е. заведомо недостоверной информации. И, естественно, все СМИ отслеживались. Честно говоря, я сомневаюсь, что отслеживались абсолютно все средства массовой информации в нашей стране, потому, что это огромное количество. Не думаю, что в Генеральной прокуратуре есть такое огромное количество сотрудников, которые могут следить, что делают все СМИ – даже интернет-издания. Мне кажется, у них не хватит на это сил. Но против нас, по крайней мере, по решению Генпрокуратуры, Роскомнадзор эти два дела возбудил. Сначала нам выписали предписание, которое требовало в течение нескольких часов удалить эти публикации, мы не могли ослушаться – естественно, мы удалили эти публикации, это стало одним из ключевых моментов потом – удаление публикаций. И после этого завели дело по статье о распространении fake-news. Как раз-таки под эти жернова попал на тот момент «Дождь» и мы. Но у «Дождя» тоже все как-то хорошо закончилось, дело в том, что у них на радиостанции в прямом эфире выступал некий врач или общественный деятель, и он тоже говорил какую-то информацию про коронавирус, и она была признана фейком. Но там немножко другая ситуация, все-таки это прямой эфир радиостанции – я знаю, что такое прямой эфир: ты никогда не можешь быть в ответе за то, кого ты интервьюируешь, что этот человек может сказать, что может сделать. Даже звонящие радиослушатели – ты никогда можешь быть уверен, что скажет на той стороне трубки человек, который дозвонился только что в эфир. То есть ты сидишь в полном напряжении, потому что не знаешь, что ожидать от человека. И естественно, на радиостанции вины никакой не было, потому, что это говорил приглашенный гость. У нас другая ситуация. То есть возбудили против них и через несколько дней против нас. Мы были первые ласточки в этих делах на момент марта того года. Две информации у нас было – проверенные. Мы не публикуем непроверенную информацию. Все подтверждено фотографиями, чеками, свидетелями, которые об этом сказали.
– Ну и в конце концов, информация может быть от официальных источников, которые готовы что-то подтвердить.
– Да, но у нас не было информации от официальных источников, у нас была информация от магаданцев. И Генеральная прокуратура усмотрела в этом fake-news, и сначала было удаление статей, потом – возбуждение административного дела. Нас закрыли на самоизоляцию, все дела пошли, связанные с коронавирусом. Чтобы возбудить на меня эти два дела, Роскомнадзор, естественно, должен в своем органе завести протокол, что они готовы меня наказать всеми возможными способами, а я должна прийти и ознакомиться с этим всем. И у меня откладывались эти дела: сначала я заболела, потом у нас была самоизоляция – постоянно писала бумаги, что прошу подождать. В конечном итоге все это случилось, я ознакомилась со всеми этими протоколами и дела были переданы в суд. В общей сложности разбирательство заняло 9 месяцев. То есть, последнее заседание было в декабре 2020 года. Оба дела я выиграла. У меня есть любимая фраза – «разум когда-нибудь победит». И в этом случае – он победил. На тот момент это был какой-то резонанс, потому, что в какой-то вечер я стала знаменитой. Обычно говорят – я проснулся знаменитым, а я стала знаменитой вечером. Я не подозревала о том, что против нас возбуждены административные дела – против нашего ресурса и меня как главного редактора, я все-таки несу полную ответственность за то, что публикуется – я не думала, что эта информация где-то появится и вообще будет иметь какой-то резонанс. Где-то в восемь вечера, из-за восьмичасовой разницы с Москвой и вообще с федералами, мне начались звонки на рабочий телефон. Естественно, мой рабочий телефон опубликован на сайте – его можно найти; но это не значит, что мне можно звонить в любое время суток. Я стала поднимать трубку, и у меня начали брать интервью всевозможные издания. Мне звонили, спрашивали, чтобы я подтвердила эту информацию, меня кратко интервьюировали по телефону, это были зарубежные издания в том числе, на нас вышли американские издания, это был и «Spiegel» немецкий, причем, там несколько материалов выходило. То есть, за эти 9 месяцев мне звонили регулярно, просили мои комментарии, просили, чтобы я сказала, как обстоят на данный момент дела с судами. Но самое интересное – я уже говорила об этом в интервью каком-то – спрашивали, как дела, выражали слова поддержки, писали в telegram, в whatsapp, писали на электронный ящик.
– Именно журналисты?
– Да, журналисты и редакторы изданий. Это было на уровне федералов и западных СМИ. При этом ни одно магаданское СМИ – никто не показал материал, не снял хотя бы видеоинформацию какую-то. Не позвонил, не написал со словами поддержки – может, нужна какая-то помощь, хотя бы моральная, просто поговорить со мной. Я действительно была в жутчайшем стрессе, и как сказала корреспондентка «Spiegel», мы с ней время от времени общаемся, она очень хорошо говорит по-русски – дело в том, что в мае, эту статью – которая была административной, ее переквалифицировали в уголовную. Кристина мне на тот момент сказала: «Тебе повезло, потому что буквально через несколько дней это была бы уже уголовная статья». И у меня волосы дыбом встали, что еще немного – и я бы пошла уже по уголовной статье. Но в конечном итоге разум победил, оба суда я выиграла. Но, дело в том, что из-за того, что я не являюсь юридически подкованным человеком, как и большинство из нас, мне, естественно, пришлось обратиться к адвокату, который бы регулировал мои действия, что я должна сказать, что я должна объяснить судье, что я должна написать, какие пояснения дать, что ещё… То есть, вплоть до того, идти ли мне подписывать вот эти документы, если я болею, или я могу, пока болею, не ходить туда. То есть, вот такие тонкости, мы же их не знаем в жизни, правильно? Но адвокат не будет помогать мне бесплатно. Естественно, он брал за это деньги. И когда суды все закончились, и в моих действиях по решению суда нет состава правонарушения – это так звучит, то есть, не усмотрено никакого состава правонарушения, Роскомнадзор подал апелляцию. Причём, я говорила ещё в начале нашего разговора о том, что нас заставили удалить наши публикации, и Роскомнадзор, представитель Роскомнадзора, когда она выступала в суде, это было ключевым показателем в её обвинениях, что тем, что мы удалили эту статью, мы якобы признали свою вину. Это настолько абсурдно… То есть, вы, ссылаясь на определённый закон, заставляете нас это удалить, а потом это же применяете против нас, говоря, что «ребята, вы этим самым признали свою вину». Естественно, сейчас, когда всё закончилось, мы хотим подавать уже на восстановление, на то, чтобы восстановить эти статьи, пусть они будут всё-таки размещены на нашем сайте, чтобы люди, которые захотят узнать, из-за какой проблемы вообще были возбуждены эти дела, смогли найти и прочитать всё-таки эти материалы. И вот Роскомнадзор подал апелляцию в областной суд. Оба суда по апелляции я выиграла тоже. Моему счастью, радости не было предела. И естественно, в этих апелляционных судах, в суде высшей инстанции меня точно так же защищал адвокат. Мы вместе пересматривали бумаги, мы писали мои пояснения, что я должна сказать, как я должна сказать. Кстати, на одном заседании я вообще не смогла присутствовать, по-моему, которое ещё было в городском суде, потому что я была в командировке в ЦРС, и меня представлял как раз-таки мой адвокат на одном из рассмотрений. Всё это было оплачено, определённую сумму… я не хочу называть, конечно, сейчас суммы.
– Ну, скажем, это немало.
– Да, для меня – да. Для меня это вообще какие-то баснословные деньги, честно говоря, но, слава богу, это было не так, чтобы была единоразовая сумма. То есть, это было так: вот вы занимаетесь этим, сколько вы за это хотите денег. Эти суммы мной каждый раз выплачивались, но сложились они в конечном счете в очень большую сумму для меня. Я захотела, чтобы мне вернули эти деньги, которые я потратила на адвоката. Я подала в суд на Роскомнадзор – что я хочу возмещения, если бы вы не подали на меня в суд, я не понесла бы никаких убытков, мне не нужен бы был адвокат. И вот как раз эти два суда состоялись, по поводу которых мы с тобой и встретились. И в них я тоже выиграла, мне возместят эту сумму. Правда, компенсация будет частичная – сумма уменьшилась в четыре раза. Я не знаю, почему. То есть, у меня есть решение суда, на котором написано, что мое вознаграждение за работу адвоката было несоразмерным, хотя мною были представлены расценки, которые мой адвокат мне дал, это утвержденные, официальные, подписанные расценки. В них прописано абсолютно все: ведение уголовных дел, ведение административных дел, сколько стоит один день заседания, представительство, написание заявлений. То есть это такой хороший документ, в котором прописывается каждый шаг адвоката, который стоит определенных денег. При этом, чтобы судье было проще ориентироваться в этом, я даже отметила пункты, по которым был оплачен мой адвокат, чтобы ей не искать во всем этом документе, но сумма все равно уменьшилась. Но тут даже не в сумме дело, а в ликовании от ощущения победы, что можно это победить. Что главное, наверное, собраться – естественно, это стресс высшего уровня.
– Причем на протяжении очень долгого времени.
– Конечно. Моральная компенсация – не знаю, наверное, ни о какой моральной компенсации речи не идет, главное, что все это закончилось. Дело в том, что в самом этом протоколе, который мне выдавался Роскомнадзором, было написано, чтобы я дала какие-то пояснения. В разговорах с самим Роскомнадзором – у нас, в принципе, неплохие с ними отношения складываются, мы все живем в одном городе, мы все друг друга знаем, пересекаемся. Но я прекрасно их понимаю – они ведомство “подневольное”, им сказали против нас возбудиться – они это и сделали. И я написала в этих бумагах, что дам все разъяснения в суде.
– В устной форме?
– Да, но это не имеет никакого значения. Мне не хотелось давать сами пояснения в Роскомнадзоре, во-первых. Во-вторых, мне это посоветовал мой адвокат, потому что была информация стопроцентная, что в суд подадут все равно. В куларах Роскомнадзора было сказано – мы подадим в суд, мы обязаны это сделать, просто обязаны.
– Конечно, они же не могут просто так взять и признать свою вину – мол, так получилось.
– Да. И поэтому я не посчитала нужным рассказывать свои пояснения в Роскомнадзоре, – зачем? Я расскажу обо всем в суде. Вы все равно туда пойдете против меня. И как раз в последних заседаниях судьей была открыта страница этого дела, где моей рукой это было написано. Главным аргументом было то, что она же сказала, что даст в суде, поэтому нам пришлось идти в суд. И, при этом, если бы она дала нам пояснения на месте, мы бы не пошли в суд. Я сказала судье, если бы у Роскомнадзора была задача просто взять с меня пояснения, а я их не дала, они бы не пошли потом в апелляцию. Их же не устроили мои пояснения, которые я дала в суде. Их не устроило решение судьи, они хотели именно, чтобы меня признали виновной в этом правонарушении. Там очень крупный штраф за эту статью. Им нужен был факт принятия моей вины. Нужно, видимо, было поставить галочку, что да, это fake-news, я виновата, не зря мы 9 месяцев пытались ее к этому призвать. Если бы их целью было просто взятие объяснений, они сказали бы – да-да, мы тебе верим, и никакой подачи апелляции бы не было. Но закончилось все хорошо. Знаешь, есть такое расхожее выражение – «врагу не пожелаешь». Действительно, есть такие вещи, которые я не пожелала бы ни одному человеку, как бы я ни относилась плохо к кому-то, я никогда бы не пожелала ему этих всех судебных разбирательств.
– Ну и самый важный вопрос: какие две статьи были опубликованы, из-за чего все началось? Одна из них точно была о том, что в городе не хватает сизов. Что медики вынуждены сами на свои деньги покупать себе средства защиты. Я помню, я сама даже делала об этом сюжет на «Карибу». Мы ездили по строительным магазинам, и нам говорили, что да, приходят медики и на свои деньги покупают. Это – раз статья, а вторая?
– Это уже вторая, про сизы. Первая была из-за заголовка. Он не понравился Генеральной прокуратуре. «Человек, лежавший в областной больнице с подозрением на коронавирус, умер». Именно с подозрением, мы же не пишем, что умер человек, у которого был коронавирус. Сейчас в статистике нас уведомляют – столько-то заболевших, столько-то умерших. Вчера – два, позавчера – еще четыре. На тот момент не могли допустить такого, чтобы узнали – мол, как это – в Магадане кто-то умер от коронавируса? Такого просто не может быть. Генпрокуратуре явно кто-то показал наши статьи, потому что, как я уже говорила, не может быть, чтобы она проверяла их все. И усмотрев в них fake-news, Генпрокуратура поддержала.
– Не складывается впечатление, что следят именно за независимыми СМИ?
– Меня очень часто об этом спрашивают.
– Это закономерный вопрос. Если есть прогосударственные СМИ, например, «РИА-Новости», даже в инстаграме помечают, что издание находится под контролем государства. Есть независимые СМИ, такие как «Говорит Магадан», такие, как «Карибу». Нет ощущения, что именно к ним какое-то особо внимательное отношение?
– Предвзятое?
– Да.
– Можно говорить откровенно – предвзятое отношение.
– Ну да, так и есть.
– Не стоит говорить завуалированно. Внимательно следят за всеми СМИ.
– Думаешь?
– Да.
– Возможно уследить за всеми?
– На местах – да. Генпрокуратура не будет следить за всеми средствами массовой информации. Генпрокуратура будет принимать предписания, этот механизм мне неведом – от местных, которые будут следить за СМИ. Как это произошло с нами – я никогда не поверю, что генпрокуратура заинтересовалась маленьким сетевым изданием в Магадане, чтобы почитать материалы. Ребят, нет.
– Просто предвзятое отношение, на мой взгляд, это, знаешь как… Например, если я как-то назвала сюжет, то мне скажут «ай-ай-ай, зачем ты так назвала сюжет?». Если ГТРК так назовёт сюжет, то ничего страшного. А вот именно пристально следят – это когда они смотрят каждый мой сюжет, как я его назвала.
– Ну, тут не знаю, мне кажется, пристально следят за всеми средствами массовой информации, тем более, в реалиях нашего города. У нас тут кто? Ну сколько у нас тут средств массовой информации? Это же можно отследить просто за пятнадцать минут, сразу пересмотреть всех.
– Ну и в итоге как ты думаешь – предвзятое отношение? Складывается такое впечатление?
– Да, да, совершенно.
– Почему? Что делать с этим?
– Ничего. К сожалению, как бы у нас в стране ни кричали о демократии, о свободе слова, но нет этого. Я имею в виду, что как только ты начинаешь выходить за какие-то рамки, тебя пытаются в эти рамки обратно запихнуть любыми законными способами – пригрозить, административное дело… И когда это одно за одним начинает на тебя сыпаться, ты понимаешь, что в этом есть какое-то зерно для того, чтобы тебя как-то продавить. То есть тебе не говорят в открытую «не пиши такие заголовки», но когда на тебя начинают давить, на многие точки, ты понимаешь, что «ага, что-то не нравится, что-то не нравится…»
– Мне-то, понятно, никто не говорит «не пиши такие заголовки» кроме тебя, по крайней мере и шеф-редактора Анны Корнетовой. Просто мне проще, как именно творческому сотруднику – я корреспондент. Я иду, сняла какую-нибудь жесть, которую очень часто мы снимаем, и снимаем её только мы, потому что к нам люди приходят и рассказывают о том, что происходит, пытаются добиться правды с помощью в том числе нас. Тебе в этом моменте очень сложно, я считаю, потому что ты главный редактор, тебе важно и сделать так, чтобы я высказала то, что я хочу именно как журналист, и в принципе бывает так, что это гонзо-журналистика – я высказываю то, что я думаю, и тут вообще без этого никак, потому что ситуации разные бывают. А тебе при этом и как бы на рожон не лезть, и сделать так, чтобы мы были в том русле, в котором мы движемся. Вот сложно это?
– Да.
– Потому что мы этого в работе не видим. Я там тебе: «Тань, я вот так вот назову сюжет?» Ты посидишь, подумаешь – «ну да, назови». А я же не знаю, что при этом у тебя внутри происходит. Вот что?
– Ну, тут очень же много факторов сходится. Ты прекрасно понимаешь, что ты не можешь. То есть если ты сейчас что-то заденешь, то тебе может в ответку что-то прилететь. И здесь надо нивелировать (лавировать) между всем этим. По крайней мере, нам удаётся. Я рада, что нам это удаётся как-то балансировать.
– Есть темы, которые мы не можем освещать, на твой взгляд? Потому что за пять лет такого не было.
– Нет, не думаю, что есть темы, которые мы не можем освещать. Ну, давай не будем об откровенной чернухе. Я всегда против в любом СМИ – я могу это почитать на каких-то других ресурсах, но я всегда против, чтобы на радио говорили о самоубийствах. Это, тем более, сейчас запрещено законом. Чтобы говорили о том, что где-то произошло ДТП с таким-то количеством жертв. То есть что-то такое совсем негативное у нас на радио вообще не звучит. Зачем это людям? Если человеку это действительно интересно, какие-то криминальные новости – убийства, ДТП – зачем? На радио другой формат – люди приходят, мы включаем громкость радиостанции для того, чтобы нам хорошо провести время, чтобы оно фоном играло, чтобы слушать музыку и какие-то приятные новости. Так же и с телевидением – мы никогда не показываем никакой криминал, мы не будем его показывать – зачем? Конечно, задача у нашего телевидения другая, в сравнении с радио – мы не развлекательный канал. Мы просто помогаем колымчанам решать их насущные проблемы. Не мне тебе рассказывать, сколько людей приходят и с чем. Я прекрасно понимаю, как это, когда ты бьешься с чем-то, пройдя практически все инстанции, когда уже просто опускаются руки, но ты хочешь решить проблему. Последняя инстанция – освещение проблемы в СМИ. Куда пойдут эти люди? Они идут на «Карибу». Потому что куда еще – у нас тут четыре телеканала вообще всего. Кроме нас еще два, так скажем. Они за это не возьмутся. Возьмемся мы, если посчитаем, что в этом есть какое-то рациональное зерно, что. мы сможем как-то помочь. Я по себе знаю, я точно такой же человек, у которого есть проблемы, которые я не могу решить, даже пройдя какое-то количество инстанций. У магаданцев куча таких проблем. Мы занимаемся почти только этим.
– А в «Говорит Магадан» пишут?
– Пишут.
– Что пишут чаще всего?
– Пишут много с трассы. У нас очень много материалов по коронавирусу с трассы, по здравоохранению тоже много.
– И мы делали об этом программы.
– Люди в основном пишут на электронный адрес письма с просьбами осветить ту или иную проблему. Звонят, слава богу, редко. Если пишут в whatsapp, то это чисто так – эй. То, о чем ты говорила. Приезжайте сюда, а я вам расскажу такое, и вы это осветите и об этом напишете. Нет, это так не работает.
– Это вообще больная тема, и если говорить о «Говорит Магадан» – многие воспринимают это как блогинг. И я даже нашим телезрителям не могу объяснить, что СМИ – это не «иди-ка сними», не «а почему ты это не снимаешь, значит, вы под кем-то работаете, у вас есть цензура». Как ты людям это объясняешь? У меня иногда не хватает сил, я могу заблокировать аккаунт и не отвечать.
– В большинстве случаев можно понять таких людей. У каждого из нас на первом месте в жизни стоит он сам. Можно рассуждать об этом часами, говорить – нет, у меня на первом месте дети, у меня на первом месте что-то еще. Нет, ребята, в глубине души на первом месте – вы сами. И для каждого человека его проблема – самая острая, самая главная, больше его проблемы нет никаких проблем. Она самая-самая. И поэтому, когда он обращается с ней, он говорит – это будет супер-бомба. В такие моменты хочется сказать: нет. Не будет. Ну как бы… Твоя проблема рядовая. Если мы сможем, то мы попробуем это сделать, но мы не говорим, что мы ее решим.
– Это раз. А если проблема не настолько масштабная, чтобы выдавать ее именно в СМИ. Например, приходят люди – не мне тебе рассказывать, как приходил дедушка, который считал, что нужно открыть дорогу на пляж, которая известна только ему. Вы серьезно думаете, что мы встанем съемочной группой и пойдем снимать, и, как он говорил – цитата – «заставим губернатора убрать забор»?
– Люди зачастую не понимают механизм решения проблемы. Я расскажу на своем примере. У меня есть проблема с моей управляющей компанией. Я иду ее решаю в управляющей компании, при этом все должно быть задокументировано – вы приносите письмо в двух экземплярах. Лично. На своем экземпляре ставят число и подпись. Я сейчас говорю о взаимодействии с управляющей компанией, но так происходит практически в любой инстанции. Эта компания пишет мне какое-то письмо в ответ, у меня есть официальный ответ. Я вижу этот ответ и понимаю, что они ничего не делают. Они пишут: «Мы, Татьяна Викторовна, Вам в 2019 году сделаем все». 2021 год на дворе – ничего не сделали, ладно, бог с ним. Ты идешь в ту организацию, которая может повлиять на управляющую компанию. Это не СМИ на этом этапе. Это департамент ЖКХ. Ты проводишь такую же переписку с департаментом ЖКХ. Точно такую же. Если там тебе не помогают, ты идешь в прокуратуру. И когда ты прошел все эти стадии, и понял, что ничего не решается, ты идешь в СМИ со всеми этими документами, подтверждающими, что ты их прошел. Предъявляешь документы – я им написал, ничего не сделали, потом я сюда написал, тоже ничего. И тогда эта машина начинает запускаться в СМИ – у нас на «Карибу», я имею в виду. Мы можем сделать журналистский запрос, съездить, попросить комментарий, обычно это работает. Но когда, извините, у меня просто что-то случилось, моя проблема с межпанельными швами – и я такая: я не буду эту проблему решать с управляющей компанией, я сразу напишу в СМИ. Нет, это так не работает. Сначала нужно пройти все эти стадии, и если ты видишь, что нет никакой отдачи, то обращаться уже к нам.
– Как я хочу, чтобы тебя сейчас услышали. Действительно, бывает так, что звонят: «Алло, «Карибу»? Вы же всем помогаете? У меня тут что-то течет, снимите сюжет» «У меня мусор не вывозят, снимите сюжет».
– Еще тяжело в этом моменте – мне именно – у меня телефон с рабочим номером. У меня два телефона, четыре симкарты, и меня часто спрашивают – зачем тебе столько номеров? Чтобы я по краней мере знала, по какому поводу звонят, чтобы я могла предположить. И к номеру привязан whatsapp, на него тоже постоянно пишут и присылают видео – а посмотрите, у меня не убирают помойку. А посмотрите – фотография какая-то многозначительная – в порту стоит машина огромная, и подпись: а теперь приведите своего губернатора и пусть он с этим разбирается. С чем разбирается, вопрос?
– И как мы его должны привести?
– Теперь ты понимаешь, насколько у меня этим всем заполнен телефон. И я хотела попросить – не надо мне присылать картинки из Одноклассников, видео из Тик-тока просто так, ради развлечения. У меня хватает своих развлечений.
Людей тысячи, а нас – по одному.
– Ты спрашиваешь меня, как я с этим справляюсь. Надо просто обрасти коркой.
– Пока за пять лет не наросла.
– Нарастет еще. Она у меня наросла еще до работы в СМИ, она у меня такая железобетонная. Ты просто открываешь это все, смотришь, закрываешь и улыбаешься. Не реагируешь. В «Говорит Магадан» у нас взаимодействие через письма в основном. Открываешь такое письмо, закрываешь и удаляешь.
Иначе сойдешь с ума.
– Да. Нельзя включаться во все это.
